Андрей Ильин - Бомба для братвы [= Мастер взрывного дела]

Ну а если вдруг та бомба окажется не блефом, но реальностью…

И если та бомба рванет…

Если погибнут люди…

Если вдруг случится такое несчастье…

То и из этого события можно будет извлечь определенные политические дивиденды. Какие? Как минимум добиться ревизии российских вооружений. Как максимум — склонить союзников и с их помощью мировое сообщество на введение на территорию России миротворческих сил с целью предотвращения дальнейшего расхищения угрожающего населению сопредельных стран и Европе в целом атомного вооружения. И под поднятый мировой общественностью на деньги американского налогоплательщика шумок изъять у них это самое оружие. Ну или хотя бы снять его с боевого дежурства, тем значительно усилив позиции своей страны, которая важнее всех России и Китаев, вместе взятых, которая, если честно, важнее всего прочего мира. Потому что Америка превыше всего.

Президент вызвал директора ЦРУ.

— Запросите по своим каналам дополнительную информацию по приведенному ранее факту. Приложите максимум усилий для встречи с инициатором событий. Постарайтесь установить с ним психологический контакт. Если ваши источники не ошибаются, то в самое ближайшее время он станет ключевой фигурой российской внутренней политики. И если иметь возможность направлять его действия, то мы сможем направлять действия всех прочих лидеров и, значит, страны в целом. Мы сможем диктовать им свою волю, если сумеем приручить «человека с бомбой». Возможно, «человек с бомбой» именно тот дополнительный рычаг, которого нам не хватало для окончательного решения проблемы на евроазиатском политическом поле…

Глава 59

— Борт 303-й к полету готов. Борт 303-й просит разрешения на взлет, — сказал в микрофон первый пилот, привычно прислушиваясь к нарастающему гулу турбин. — Как слышите меня? Как слышите?.. Жду подтверждения на взлет.

— Борт 303-й просит взлет…

— Да что они там, уснули, что ли? Сразу после разгрузки, — вслух удивился второй пилот.

— Сразу не могли, — высказал сомнение бортмеханик. — И все сразу не могли.

— Диспетчер! Мать твою! Нам что тут, до вечера загорать? Под вашим северным сиянием. Взлет давай. Пока мы так…

— 303-й, как слышите меня?

— Как себя.

— 303-й, взлет не разрешаю.

— Да ты что?! Мы уже вырулили!

— Повторяю! 303-й, взлет не разрешен.

— Нет, значит, все-таки успели. Сразу после разгрузки, — заметил второй пилот.

— По какому поводу задержка? — чуть поубавив тон, спросил первый пилот.

— В гарнизоне обнаружена пропажа военнослужащего. Есть подозрение, что он с целью самовольного оставления части проник на ваш самолет. Необходимо провести дополнительную проверку. К вам выезжает досмотровая группа.

— Что у них стряслось? — переспросил бортмеханик.

— Обычное дело. Самоход. Истосковавшийся по родине солдатик решил проведать свою мамочку. А поезда здесь не ходят. Командование подозревает, что беглец спрятался у нас в салоне, — ответил второй пилот.

— Ну теперь часа на полтора, — обреченно вздохнул первый пилот. — Глуши моторы…

— Ничего глушить не надо, — сказал сзади голос. На входе в кабину, уперев пистолет в лица пилотов, стоял полковник. Полковник Трофимов.

— Ты что, полковник? Ты с досмотровой группы?

— Нет, я тот самый самовольщик.

— Первый раз вижу самоходов в звании полковника, — тихо удивился второй пилот.

— Брось дурить, полковник, — спокойно сказал первый пилот, — и убери свою пушку. У нас за спинами две дюжины тонн горючки. И если твоя дура стрельнет…

— Стрельнет. Обязательно стрельнет, — ответил полковник.

— А вы говорите, не успели. Как же не успели, если успели! — сказал бортмеханик.

— Что вам надо?

— Взлететь.

— Я не могу взлететь. Мне диспетчер добро не дает.

— Ну тогда мы взлетим по-другому. Все и разом, — с угрозой сказал полковник и передернул затвор пистолета.

Со стороны части к самолету мчались командирский «уазик» и набитая вооруженными автоматами солдатами-срочниками грузовая машина.

— Диспетчер. Мы на взлет, — сообщил первый пилот.

— 303-й, взлет запрещаю! — отчаянно закричал диспетчер.

— Поздно запрещать. Нам его уже разрешили, — ответил первый пилот. — Ладно, давай выруливать.

Самолет сдвинулся с места и, набирая скорость, покатил по взлетной полосе. Командирский «уазик» и машина с солдатами выкатились на бетон и помчались параллельно самолету. Из «уазика», раскрыв дверцу и наполовину высунувшись наружу, торчал командир. И тыкал в сторону кабины пистолетом. И солдаты тоже направляли в сторону самолета свои автоматы.

Затем раздался выстрел. И еще один.

— По колесам бьют! Идиоты! — удивился второй пилот.

— Диспетчер! Диспетчер!! Передай своим придуркам, что мы не «Жигули». И если нам проковыряют резину на шасси, то мы все вместе! Вместе с ними!.. — заорал первый пилот.

Второй пилот покосился на полковника.

— Взлет. Все равно взлет! — сказал тот. — Во что бы то ни стало — взлет!

— Больше в эту часть ничего возить не будем, — тихо пробормотал себе под нос бортмеханик. — Ну их к черту, этих вооруженных алкоголиков…

— Куда теперь? — спросил первый пилот, когда самолет оторвался от взлетной полосы и набрал высоту. — В Норвегию? Или Швецию?

— Туда, откуда вы прилетели.

— А может, все же лучше в Швецию? Хоть на аэродром сверху посмотреть. А то я там ни разу не был, — вздохнул бортмеханик.

— Нет. На материк…

На аэродроме посадки полковник Трофимов передал себя в руки властей. Не оказав подъехавшему к самолету патрулю никакого сопротивления. Угонщика под конвоем сопроводили на гарнизонную гауптвахту до выяснения обстоятельств происшествия.

— Мне необходимо встретиться с начальником службы безопасности и городским прокурором, — беспрерывно настаивал задержанный полковник.

— Встретишься. Теперь непременно встретишься. После того, что ты здесь наворотил, даже если не захочешь, встретишься, — успокаивал его начальник патруля, обшаривая угонщику карманы, снимая ремень и выдергивая из обуви шнурки.

— Мне надо сделать им важное заявление.

— Раз надо — сделаешь. Завтра. Сегодня прокурор уже спит…

— Ну так разбудите его!

— А он не дома спит…

Спорить с не облеченными властью и интеллектом исполнителями было безнадежно. Оставалось ждать скорого утра. Чтобы утром…

Ночью дверь в камеру, где содержался полковник, приоткрылась. В на мгновение образовавшуюся щель протиснулись четыре мелькнувшие в свете коридорных ламп тени. Подскочили к нарам, цепко ухватили полковника за руки и ноги, зажали полотенцем рот и нос. Полковник не спал. Но полковник ничего не смог сделать. Его растянули на нарах, как на дыбе.

— Где документы? — тихо спросила одна из теней.

— Какие документы? — промычал сквозь на секунду ослабевший кляп полковник.

— Кончай ломать дурочку. Где документы, которые ты вывез с острова?

— У меня нет никаких документов.

Последовал сильный и точный удар обмотанного тряпками кулака в печень. И еще один. И еще.

— Где документы? Говори! Если хочешь жить — говори.

Полковник молчал.

— Ничего он нам не скажет.

— Ну, значит, и никому не скажет.

Один из незнакомцев отлепил от лица жертвы полотенце и, пережав ему пальцами нос и горло, воткнул в рот горлышко бутылки. В камере запахло пролитой на пол водкой.

Другой, оторвав от полковничьей рубахи рукав и распластав его на полосы, быстро скрутил веревку, связал из нее петлю, которую накинул на шею жертвы.

Полковника подняли, протащили до стены, где располагалось забранное решеткой окно, подвязали свободный конец веревки к прутьям, потянули тело вниз держали, пока оно не перестало дергаться.

Полковник Трофимов умер, покончив жизнь само убийством в камере-одиночке гарнизонной гауптвахты. Возможно, раскаявшись в совершенном им недостойном высокого звания российского офицера проступке, выразившемся в угоне военно-транспортного самолета, создавшем угрозу для жизни членов экипажа и работников наземных служб. Но что гораздо верней, на почве многодневной, доведшей бедолагу-полковника до белой горячки пьянки, которая объясняется переводом полковника с понижением в должности из столицы в дальний заполярный гарнизон, уходом его жены и прочими бытовыми и служебными неурядицами. И которая объективно была подтверждена патологоанатомическим вскрытием, обнаружившим присутствие в организме больших доз алкоголя, и косвенно показаниями его командира и его сослуживцев, неоднократно замечавших покойного в чрезмерном злоупотреблении алкогольными напитками. По поводу чего нарушитель дисциплины был неоднократно предупрежден командиром части, и это было отражено в его личном деле и рапортах дежурных по части и штабу.